На главную |
19.11.2007 г.
Вячеслав ПРОКОПЕНКО.
Неправильный «Тарас Бульба»
Переводить классику, как показывает опыт, — дело многотрудное и очень
ответственное. Не всякий серьезный писатель возьмется за такую работу,
далеко не каждый взыскательный художник отважится, в частности, поставить
свое имя рядом с именем Гоголя.
К примеру, есть в повести Гоголя «Тарас Бульба», помимо всего прочего, такое
описание степи вечером:
«По небу, изголуба-темному, как будто исполинской кистью, были наляпаны
широкие полосы из розового золота».
Как переводчику справиться с таким пассажем? Как подступиться к этому
не¬обычному «изголуба-темному» небу? Кажется, ясно, почему Гоголь не написал
просто «небо было темно-голубым», — он подбирал особые созвучия полутонов,
он придумывал новые краски, потому что писал восторженно, он воспевал степь.
Профессиональный литератор не может не чувствовать поэтической прелести этой
неологической палитры, ее особенности и значения для контекста. Он обязан в
переводе постараться достичь подобного эмоциального результата, передать
свет и запах, изощренно углубиться в словотворчестве, чтобы приблизиться к
оригиналу максимально.
Тривиально-плоское «блакитно-темне небо» в версии нового перевода
убедительно свидетельствует, что вдохновиться, вышагнуть из банальности этим
переводчикам классика не дано. Однако гораздо более любопытные достижения на
ниве перевода и редактирования поджидают украинских студентов и школяров
дальше.
Итак, перед нами книжка в глянцевой обложке. «Тарас Бульба», видавництво
Івана Малковича, 1998 рік, Київ. Заинтересованные лица, физические и
юридические, могут вместе с нами сравнивать, сопоставляя этот перевод с
текстами самого Гоголя, по полному собранию сочинений, изданному Академией
наук в 1937 году (том 2, «Тарас Бульба» со всеми редакциями, вариантами,
комментариями).
Вот как выглядит с детства знакомая и близкая характеристика главного героя
повести, колоритного, дородного полковника Бульбы в новом переводе,
специально предпринятом для украинских студентов и школьников:
«Бульба був страшенно впертий. То був один із тих характерів, які могли
з`явитися лише тяжкого XV сторіччя в напівкочовому закутку Європи, коли
панували праведні й неправедні уявлення про землі, що стали якимимсь
супечливими й неприкаяними, до яких належала тоді Україна: коли весь
прадавній південь, покнутий своїми князями, було спутошено і випалено
дощенту ненастанними наскоками монгольских хижаків; коли, втративши все —
оселю і покрівлю, зробився тут відчайдушнним чоловік, коли на пожарищах,
перед лицем хижіх сусідів і повсякчасної небезпеки, осідлав він на місчці і
звикав дивитися їм просто у вічі, забувши навіть, чи є на світі щось таке,
чого б він злякався; коли бойовим палом укрився здавна лагідний слов`янський
дух і завелося козацтво — цей широкий гуляцький заміс української натури, —
коли всі перевози, яри та байраки, всі зручні місця засілялися козаками, що
їм і ліку ніхто не знав, і сміливі товарищі їхні могли відповісти султанові,
охочому знати про їхнє число: “А хто їх знає! У нас їх по всьому степу: що
байрак, то й казак!” Повсякчасна необхідність боронити узграниччя від трьох
різнохарактерних націй надавала якогось вільного, широкого розмаху їхнім
подвигам і виховала впертість духу. Це був справді надзвичайний вияв
української сили: його викресало з народних грудей кресало лиха» (Сторінка
57).
Теперь раскроем увесистый том академического издания — повесть дается по
тексту, подготовленному и выправленному самим автором для второго
прижизненнного издания в 1842 году. Находим знакомое место из первой главы.
Вчитаемся. Сравним:
«Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли
только возникнуть в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся
южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена,
выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись
дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, ввиду грозных
соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи,
разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным
пламенем объялся древле-мирный славянский дух и завелось козачество —
широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья,
перевозы, прибрежные пологие и льготные места усеялись козаками, которым и
счету никто не ведал, и смелые товарищи их вправе были отвечать султану,
пожелавшему знать о числе их: “Кто их знает! У нас их раскидано по всему
степу: что байрак, то казак” (что маленький пригорок, там уж и казак). Это
было, точно, необыкновенное явление русской силы: его вышибло из народной
души огниво бед» (с. 46).
Даже не принимая во внимание стилистические огрехи перевода и
фразеологические нюансы, трудно не заметить, что текст в украинском переводе
совсем не гоголев¬ский, он чужероден. И Бульба описывается другой, не
Гоголя, мельче, неказистее, косноязычнее. Для автора приведенный фрагмент
важен своими смысловыми узлами: южная первобытная Россия, разгульная
замашками русской природы, необыкновенное явленье русской силы! Теперь
найдите соответсвующие акценты в отредактированной детским издательством
версии...
Ну не писал Гоголь (да и не мог писать!) о какой-то необходимости защищать
границы трех разнохарактерных наций, о широком замесе украинской натуры и о
не¬обыкновенном явлении украинской силы,— вот его настоящий, доподлинный
текст. Не писал он другого!
Очевидно, редактирование для нового издания перевода проведено со
специфическим и, увы, не новым в сегодняшней местной литературе и
историографии отклонением: нездоровым, жалким, тщедушным. И внедрен
характерный болезненный вирус в издание, адресованное детям, явно умышленно,
намеренно, целенаправленно. Он глуп, смешон и беспомощен для любого с
прививкой здравого смысла нормального читателя, знающего или имеющего под
рукой подлинного Гоголя. Но каково школьнику, которому, не дай Бог, случится
открыть для себя «Тараса Бульбу» в эдакой адаптированной редакции? Он же
вправе будет думать, что такое написал Гоголь...
Переводить Гоголя с языка, на котором он мыслил, чувствовал, творил, на
украинский не столь просто, как носиться с его этническими малороссийскими
корнями.
Ясно, что взявшемуся за такую обработку «Тараса Бульбы» «переводчику» вовсе
не до пустяков вроде ответственности перед автором, литературой, читателем,
он вовсю переводит и редактирует в угоду химере. Вот всего несколько
тематически связанных примеров.
У Гоголя: «... бурса составляла совершенно отдельный мир: в круг высший,
состоявший из польских и русских дворян, они не допускались» (с. 54).
В переводе: «бурсаки гуртувалися в зовсім осібну громаду: до вищого кола, з
польских та укрїнських шляхтичів, їм було зась» (с. 63).
У Гоголя: «Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю
Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою девственной пустыней» (с.
58).
В переводе: «Тоді увесь наш південь, увесь той простір, аж до самого Чорного
моря, був неторканою зеленою пустелею» (с. 66).
У Гоголя: «И витязи, собравшиеся со всего разгульного мира Восточной России,
целовались взаимно» (с. 64).
В переводе: «І лицарі, що зібралися зі всієї широкої України, чоломкались
один з другим» (с. 70).
Особым пафосом проникнуты у Гоголя в повести сцены гибели казаков в бою с
поляками, когда Тарас вопрошает: «Есть ли еще порох в пороховницах?» и когда
каждый из героев перед смертью восславляет Русскую землю — как заклинание,
рефреном повторяется эта слава (с. 138).
Гибнет Мосий Шило: «Пусть же стоит на вечные времена православная Русская
земля и будет ей вечная честь!»
«Хай же вічно стоїть православна Земля Козацька і хай буде вічна ій честь!»
— вот так вот, с большой буквы и Земля, и Казацкая, — с такими словами
отправляют «переводчики» Шило в мир иной.
Помирает Бовдюга: «Пусть же славится до конца века Русская земля!»
«Хай живе вічно цвіте Козацька Земля!» — аставляют и его изменить последние
слова «редакторі».
Славный Кукубенко у Гоголя восклицает: «Пусть же после нас живут еще лучше,
чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!»
«...вічно люба Христові Козацька земля», — редактируется гоголевский текст.
Достаточно?
В рамках разливанного моря свободы мнений не возбранено и такое прицельное,
явно клиническое отношение к классике, если соблюдается одно условие. Оно
простое, способное примирить весь спектр диагнозов и допустимых точек
зрения: ну захотел человек переиначить Гоголя на свой лад, так, как, он
считает, должен был бы написать Гоголь, — ну и ладно, пусть пишет, пусть
издает даже, но снабжает свой перевод сносками, ремарками — в каждом
соответствующем месте: вот так автор написал, а вот так должен был бы
написать, если бы знал, что под конец ХХ века его историческая проза
перестанет соответствовать представлениям переводчиков о том, каким должен
быть правильный Гоголь.
Ошибался наивный Николай Васильевич относительно православной веры, русской
земли и неодолимой русской силы, неправильно писал, заблуждался, не учитывал
воззрений издателя Малковича.
Излишне оценивать или обсуждать цели подобного «перевода» и издания: они
красноречивы и вполне саморазоблачительны. Авторское право классиков должно
защищать государство.
Целенаправленный «перевод» «Тараса Бульбы», адресованный студентам и
школьникам, — это лишь частный эпизод, штрих в густом чертополохе того, что
подразумевает некий литературный процесс в сегодняшней духовной жизни
народа. Какие только сорняки не цветут пышным цветом в поле ущербного,
неполноценного сознания: экстаз ликвидаций, сносов, переименований,
возведения памятников и монументов, самоудовлетворение от глумления над
прошлым, высасывание из пальца героев и родословий вплоть до истоков
санскрита. И все это с удручающей серьезностью. Писать, отличать, выдавать
за откровение можно что угодно, нет проблем в готовой внимать аудитории.
Сам ли издатель — детский писатель до такого додумывается, составляет
бизнес-планы и их реализует? Или он слепо отрабатывает таким неблаговидным
образом кредиты неких фондов, поддерживающих именно такую украинскую детскую
книгу? Не суть важно.
Гоголь беззащитен от осквернения и поругания, он не может подать в суд
исковое заявление на «переводчиков» и привлечь их к ответственности.
Государстсву же недосуг заниматься такими пустяками, как защита чести и
достоинства.
Авторитет мировой классики изначально выше любого государства, весомей,
значимей. Царствования и режимы приходят и уходят, а фрески Джотто остаются
достоянием человечества; музыка Моцарта звучит вдохновенно, исполняют ли ее
монархисты-испанцы или демократы-узбеки; слово, образ, мир Гоголя для всего
мира культурных людей — это классически состоявшийся образ, слово русского
писателя Гоголя со всеми его открытиями и противоречиями. И так будет
всегда.
При этом никаких вопросов к предприимчивым малковичам нет и быть не может,
какие уж тут вопросы, — в жемчужинах мировой литературы они еще отыщут, что
редактировать и «улучшать». Пусть им...
Правда, мне лично все равно стыдно перед возможным юным читателем, цинично
обманутым именем Гоголя на обложке книги...
|
На главную |